Закину-ка я сюда немного новых драбблов. Все они написаны после долгого творческого застоя и пропитаны тем психоделом, который не имел выхода уже полгода.
Будущее прекрасно! Будущее прекрасно! Это ясно каждому, будь то ребенок или старик с дряхлой, обвисшей кожей, чья жизнь кончится за мгновение до наступления этого самого Будущего. Но всё-таки, оно наступит. Совсем-совсем незаметно для нас, но скоро. Так сказали синоптики, политики и прочие благожелатели. Ах, как же это здорово – с гордо поднятой головой следовать по дороге счастья и радости!
Там, в этом чудесном Будущем, мир переливается сотнями – нет, тысячами! – невиданных оттенков! Там царит вечный мир и благодать. Небо озаряет Солнце, заставляя его искрить добром, а радуга появляется точно по расписанию без единого намека на дождь. К слову, дожди там строго запрещены. Зачем же ими портить такое чудное Будущее?
Еще в Будущем существуют леденцовые луга, молочные реки и кисельные берега, здоровается каждая воспитанная яблонька, а ведь это Будущее – гарант уважения, взаимопонимания и любви во всем мире! Там нет места злости и насилию, там всё насквозь пропитано только абрикосовым сигаретным дымом и вишневой наливкой! У жителей Будущего не возникает ни единого темного умысла. А если кто кого и убил, то исключительно из необходимости поделиться своей нежностью или, к примеру, завязать красивый бантик на не менее красивый гробик. (Ведь в Будущем главенствует красота!)
Вам обязательно понравится Будущее! Просто постарайтесь расслабиться и дождаться его! Оно раскладывает перед вами свои грани, словно скатерть-самобранка. В розовых облаках, легко взмахивая носами-морковками, парят снеговики, а обворожительная улыбка голубого слона, живо исполняющего джазовые мотивы на маленькой гавайской гитарке, зачарует кого угодно! Не нужен даже мозг: единственное применение ему – невероятно редкое и вкусное мозговое варенье, только зачем? В Будущем можно питаться более сочным и дешевым фастфудом!
Если вы заболели, Будущее исцелит вас аккуратными пробирками – никаких усилий, нужно лишь посмотреть вглубь мутно-радужного стекла – и болезни как ни бывало!
Вы бы хотели полетать?! Что за глупости! Конечно, да! Будущее предоставит вам и эту возможность! Добрые дяди-террористы, а может быть, утечки газа регулярно отправляют азартных путешественников вверх до отказа, туда, где навстречу земле летят снежные хлопья (снег – не дождь, снег – это красиво), жемчужно-желтого цвета.
Если вы старик, случайно не дожили до этого светлого времени, не волнуйтесь! Живее реинкарнируйтесь в бабочек и поступайте к нам на работу! А если вы были ребенком и тоже так и не смогли дождаться, постарайтесь осознать перед смертью, какое благое дело сотворили, свято веруя в чистоту Будущего!
Будущее прекрасно!
Будущее прекрасно…
***
В городскую аптеку, громко шаркая ногами и тяжело опираясь на массивную палицу, вошел старик. Его морщинистое лицо горело счастьем и выражало такую надежду, что казалось, он молодел на глазах, возвращаясь из своих двадцати - в младенчество. Седых волос уже практически не осталось – все выпали в ожидании чуда. Долго же старик ждал свою порцию Будущего! Долго питался солнечным светом, экономя каждую копейку на покупку места в волшебном времени!
Он еле переставлял ноги, с каждым шагом всё явственнее чувствуя проявления болезней, а, наконец, достигнув прилавка, дребезжащее проговорил:
- Мне бы Будущего, пожалуйста…
- Будущее закончилось. Остался только «димедрол»*, - последовал сухой ответ аптекаря.
* - "Димедрол" - лекарственный препарат, легко растворимый в спирте и имеющий некоторые психотропно-наркотические побочные эффекты.
Блюз ночного причалаЧтобы кого-то любить, не обязательно быть живым.
Я снова чувствую на себе твои руки – чуть шероховатые от мороза, но всё еще нежные, ласковые. Ты ластишься, как котенок, согреваешь дыханием моё тело, стараясь не задеть старый шрам-царапину на коже – напоминание о твоей беспечности. Наверное, это могло бы показаться странным: ты только что с улицы и всё еще дрожишь от холода. Ничего. Я знаю, как помочь. Едва заметно всхлипываю и тут же замолкаю, слыша твой смех. Пальцы покрыты мозолями, и каждое их прикосновение вызывает волну вибрации, находит свой отзвук во мне.
Когда-то, когда ты впервые взял меня, долго качал на руках, не решаясь на большее. Тогда мы были едва знакомы, но казалось, что между нами всегда существовала некая нить. Эта ниточка тянулась черными узорами, скрипичными ключами и встречными диезами через всю нашу историю. Я помню, с каким трепетом ощущала твои первые неопытные щипки, с нетерпением ждала касания ребра ладони на своей трепещущей груди, как раз там, где крепче всего натянуты струны.
Каждый раз - разный ритм, громкие или тихие крики – сперва твой голос, затем моя кода. Так случалось раз за разом. Были взлеты, хотелось продолжать петь, несмотря ни на что; иногда были и сбои. Ты в отчаянье отталкивал меня, зажимал уши, словно своими словами я причиняла невыносимую боль, а по тускло освещенной комнате летели белые хлопья нотной тетради. Ты всегда любил играть мной в полумраке…
Я вспоминаю это раз за разом. А ты всё гладишь и гладишь израненную кожу. Мое тело – несовершенный идеал. Плавные изгибы перетекают в острый обломок, я вся испещрена мелкими царапинами. Кажется, еще немного – и просто тресну, не выдержав очередного фортиссимо. Ты молчишь, но я-то уж знаю, как дорога тебе. Поэтому, будь покоен, я выдержу.
Вокруг практически ничего не видно. Я даже не могу описать твоего лица. Только пальцы. Я чувствую их каждой клеточкой своего тела. Длинные, ловкие, они снова исполняют на мне «Блюз ночного причала». Сидя на твоих коленях, я расслабленно приваливаюсь к тонкой оболочке, разделяющей меня и звонко бьющееся сердце. Чуть морщусь, когда ты задеваешь особо чувствительную струну, и понимаю, что твоя левая рука перемещается с макушки, где лежала ранее, на спину, легко поглаживая в успокоительном жесте.
Мелодия затихает, приобретает истинно ночной оттенок. Еще несколько тактов, и последний аккорд моего стона огласит комнату. Ты не скрываешь своего счастья, а я просто не имею права сдерживать своё. Делаешь последний рывок! Ну же! Под твоими руками плавится моя жизнь, переливаются ручейки, горит золотая зоря, так быстрее же! Не останавливайся, прошу!
Крещендо! Внезапная пауза, и… звучит прощальный ми мажор.
***
В комнате, освещенной единственной тусклой лампой, тяжело дышит человек. На его лице выражение безграничного счастья, а руки всё еще легко сжимают струны старенькой бандуры – его верного, любимого средства от холода – физического и душевного.
Воздух еще дрожит от музыки, точно так же сейчас дрожал бы его голос. Но человек молчит. Просто боится испортить волшебство момента. Чувства смешиваются в один горячий коктейль, уже быстро заполняющий сосуды, и – Как странно! – все они держатся на медных привязях поверх деревянного грифа.
Он – человек. Ему это не чуждо. Он способен любить.
Только вот кто сказал, что, чтобы любить, обязательно быть живым?..
СонТы открываешь глаза и хмуро смотришь в потолок. Тот едва виден из-за плотной дымки, и если прищуриться, кажется, что наверху не аккуратные мягкие плитки, а голая бетонная поверхность. Сморгнув, ты пытаешься подняться. Пустое занятие. Тело налито усталостью, будто ты проспал целую вечность. Оно отказывается подчиняться приказам мозга, усиленно отрицает каждое твое вразумление. Дымка так и не рассеивается, а в совокупности с бунтом собственного тела, это совсем не кажется странным, скорее уж закономерным.
Ты делаешь еще один резкий рывок, и на этот раз подняться получается. Забавно, почему-то думаешь ты и на ватных ногах выходишь из комнаты. Туда, где тихо переговариваются родители. До полупьяного сознания явственно доходят слова «сон», «спать», «долго» и «конец». Сейчас тебя это совершенно не волнует. Только возникает некое чувство предвкушения. Ты уже знаешь, что говорят о тебе. Мало того, волнуются, мыслят тоже лишь о тебе.
Еще несколько часов ты упорно стараешься заниматься своими повседневными делами: что-то читаешь, пьешь плохой чай, неудачно шутишь. Всё равно так, как случалось несколько лет до этого: то же расписание и однообразие действий, будто кто-то окончательно исключил возможность выбора из твоего меню. А потом всё меняется. Ты снова открываешь глаза и понимаешь, что в очередной раз смотришь на потолок. Этот отличается от предыдущего хотя бы смутными очертаниями каких-то узоров. Пространство вокруг пропитано сонной дымкой, а ты, как и прежде, с трудом поднимаешься и идешь в комнату. Что-то изменилось. Ты не сразу понимаешь, что именно, а когда осознание таки приходит, удивленно останавливаешься в дверях материнской комнаты. Ты находишься в родном доме. Там, где, сидя за старым круглым столом, что-то готовит мама. На столе выцвевшая оранжевая скатерть, оставшаяся еще со времен прабабушки. Если присмотреться, ты наверняка сможешь найти те же царапинки, те же мелкие дырочки – следы неумолимости времени. Но ты не жаждешь погрузиться в былое. Просто стоишь в дверном проеме и пытаешься понять, как за считанные секунды смог переместиться сюда, не волнуются ли за тебя, ведь исчезновение наверняка не могло остаться незамеченным.
Мама заносит нож над буханкой хлеба, но в последний миг останавливает руку, взволнованно поднимает голову.
- Уже проснулся? Садись кушать.
Ты послушно садишься рядом. Дальнейший разговор ты помнишь смутно. Вроде бы, ты всё же задал нужные вопросы, только вот ответы… Над ними стоило бы поразмыслить немного дольше эфемерных секунд во сне.
Мама говорит, что ты вернулся домой, едва держась на ногах. Что-то смутно говорил, кое-как содрал легкую куртку. И заснул. Заснул на несколько недель. В её голосе отчетливо слышится какая-то безысходность. Это пугает. Происходящее всё еще наполнено дымкой, поэтому рассуждать трезво не выходит, однако ты уже ощущаешь тяжелый балласт, враз навалившийся тебе на плечи: невыразимая тоска, смешанная с непреодолимым желанием спать и мелкой дрожью в руках.
Следующий эпизод ты еще не раз постараешься воспроизвести. Уж больно забавно смотрится в твоей голове переполненная нищими и бродягами станция метро. Кажется, она исполняет функцию некого бункера. Ты пробираешься сквозь толку, рядом с тобой идет мама. Вы вместе. Ты – всё еще ощущающий усталость, и она – человек, которому ты безраздельно и безоговорочно доверяешь. Кто-то что-то спрашивает, старается что-то продать. Ты охотно поддерживаешь разговор, а за твоей спиной невообразимым образом появляется старый инструмент. У этой бандуры поцарапана дека, гриф выглядит не таким, какой ты привык видеть в музыкальной школе, а из струн осталась всего одна. Ты уже не можешь вспомнить её точного расположения, но отчетливо улавливаешь шероховатость. А еще она располагается в самом сердце деревянной панели. Наверное, это струна «до», решаешь ты. «До» первой октавы. От присутствия материи и близости родного инструмента на душе становится легче, рассасывается слой пыльных бродяг и впереди внезапно возникает снежная улица.
Мама что-то рассказывает, держа тебя под руку. Ты понимаешь, что дорога очень скользкая – не пройти и метра без падения. На этот раз слова «болен», «лечение» и «сон» вовсе не доходят до разума – всё внимание сосредоточено на попытках устоять на ногах.
Всё меркнет также внезапно, как меняется очередной кадр кинофильма. В который раз открыв глаза, ты снова смотришь в опостылевший потолок. Черт, проносится в голове. На этот раз ты просыпаешься там же, где и впервые. Это квартира бабушки. Ты уже улавливаешь посторонние звуки с кухни. Движения всё также остаются для тебя неловкими и какими-то слишком натянуто-тяжелыми. Наверное, со сна, решаешь ты.
Когда ты входишь в кухню, на миг становится тихо. И эта тишина бьет наотмашь, впервые за все то время, что ты ходишь в состоянии бодрой сомнамбулы, становится действительно не по себе. Ты отчетливо помнишь, что, покидая это место, волосы дяди были слишком коротки. Теперь же они вились, спадая на его шею, и наверняка щекотали ключицы. Но это невозможно! Не прошло ведь и одного дня!
Ты понимаешь, что что-то случилось со временем. Даже если ты заснул, прошло максимум два часа. Неужели дядины волосы обладают настолько быстрым ростом? Подняв голову, ты успеваешь заметить мелькнувшую жалость в глазах окружающих.
- Ты спал два месяца, – единственное, что доходит до тебя.
Два месяца. Фрагменты становятся на свои места. Тебе что-то говорят про специализированную больницу, где пахнет сыростью и отчего-то яичными белками. Мама что-то говорит про операцию, про яркие венозные сети, про их ликвидацию. Ты не понимаешь ровным счетом ничего. Да и не важно это, ведь нереальность плывет перед глазами, и ты уже знаешь, что проснувшись в следующий раз, обнаружишь себя лежащим на сеточной кровати в какой-нибудь холодной, промозглой палате. В той самой спец клинике, где действуют свои психоделические законы, вполне вписывающиеся в атмосферу общего уныния. Люди здесь живут в больших холодильных камерах. Здоровым выдают сырые яйца, поэтому, думаешь ты, тут и пахнет яичным белком. Но это позволено только здоровым, ну, или тем, кто уже на пути становления таковым. У тебя в холодильнике пусто. Ты знаешь, что скоро умрешь.
***
- А как же уроки? Ты еще долго собираешься дрыхнуть? – доносится сквозь очередную сонную пелену.
Ты нехотя открываешь глаза и вполне четко видишь аккуратные мягкие плитки на потолке, их ненавязчивые узоры. Ты всё еще не можешь избавиться от мерзкого послевкусия во рту – от съеденного на обед яйца; и в голове – от слишком живого, хоть и бессмысленного сна.
- Вставай, давай!
Бабушка разворачивается и выходит из комнаты, оставляя тебя справляться с нагромождением пледа. Ты легко поднимаешься, сонно озираясь по сторонам. Смутно припоминается, что до своеобразного «тихого часа» настроение было отвратительным. Хотелось забиться в угол и просто отключиться – от реальности, от суеты, от всего мира. Теперь же тебе легко. На губах расцветает полуулыбка: приснится же такое – а где-то внутри размеренно бьется вой облегчения – ты не болен, всё в порядке, нет никакой больницы с сырыми стенами.
Спать ни капли не хочется.
Это был всего лишь вздор расстроенного сознания.
Ты широко улыбаешься и шагаешь вперед, чтобы очутиться в холодильной камере с сырыми яйцами на полках.
Будущее прекрасно! Будущее прекрасно! Это ясно каждому, будь то ребенок или старик с дряхлой, обвисшей кожей, чья жизнь кончится за мгновение до наступления этого самого Будущего. Но всё-таки, оно наступит. Совсем-совсем незаметно для нас, но скоро. Так сказали синоптики, политики и прочие благожелатели. Ах, как же это здорово – с гордо поднятой головой следовать по дороге счастья и радости!
Там, в этом чудесном Будущем, мир переливается сотнями – нет, тысячами! – невиданных оттенков! Там царит вечный мир и благодать. Небо озаряет Солнце, заставляя его искрить добром, а радуга появляется точно по расписанию без единого намека на дождь. К слову, дожди там строго запрещены. Зачем же ими портить такое чудное Будущее?
Еще в Будущем существуют леденцовые луга, молочные реки и кисельные берега, здоровается каждая воспитанная яблонька, а ведь это Будущее – гарант уважения, взаимопонимания и любви во всем мире! Там нет места злости и насилию, там всё насквозь пропитано только абрикосовым сигаретным дымом и вишневой наливкой! У жителей Будущего не возникает ни единого темного умысла. А если кто кого и убил, то исключительно из необходимости поделиться своей нежностью или, к примеру, завязать красивый бантик на не менее красивый гробик. (Ведь в Будущем главенствует красота!)
Вам обязательно понравится Будущее! Просто постарайтесь расслабиться и дождаться его! Оно раскладывает перед вами свои грани, словно скатерть-самобранка. В розовых облаках, легко взмахивая носами-морковками, парят снеговики, а обворожительная улыбка голубого слона, живо исполняющего джазовые мотивы на маленькой гавайской гитарке, зачарует кого угодно! Не нужен даже мозг: единственное применение ему – невероятно редкое и вкусное мозговое варенье, только зачем? В Будущем можно питаться более сочным и дешевым фастфудом!
Если вы заболели, Будущее исцелит вас аккуратными пробирками – никаких усилий, нужно лишь посмотреть вглубь мутно-радужного стекла – и болезни как ни бывало!
Вы бы хотели полетать?! Что за глупости! Конечно, да! Будущее предоставит вам и эту возможность! Добрые дяди-террористы, а может быть, утечки газа регулярно отправляют азартных путешественников вверх до отказа, туда, где навстречу земле летят снежные хлопья (снег – не дождь, снег – это красиво), жемчужно-желтого цвета.
Если вы старик, случайно не дожили до этого светлого времени, не волнуйтесь! Живее реинкарнируйтесь в бабочек и поступайте к нам на работу! А если вы были ребенком и тоже так и не смогли дождаться, постарайтесь осознать перед смертью, какое благое дело сотворили, свято веруя в чистоту Будущего!
Будущее прекрасно!
Будущее прекрасно…
***
В городскую аптеку, громко шаркая ногами и тяжело опираясь на массивную палицу, вошел старик. Его морщинистое лицо горело счастьем и выражало такую надежду, что казалось, он молодел на глазах, возвращаясь из своих двадцати - в младенчество. Седых волос уже практически не осталось – все выпали в ожидании чуда. Долго же старик ждал свою порцию Будущего! Долго питался солнечным светом, экономя каждую копейку на покупку места в волшебном времени!
Он еле переставлял ноги, с каждым шагом всё явственнее чувствуя проявления болезней, а, наконец, достигнув прилавка, дребезжащее проговорил:
- Мне бы Будущего, пожалуйста…
- Будущее закончилось. Остался только «димедрол»*, - последовал сухой ответ аптекаря.
* - "Димедрол" - лекарственный препарат, легко растворимый в спирте и имеющий некоторые психотропно-наркотические побочные эффекты.
Блюз ночного причалаЧтобы кого-то любить, не обязательно быть живым.
Я снова чувствую на себе твои руки – чуть шероховатые от мороза, но всё еще нежные, ласковые. Ты ластишься, как котенок, согреваешь дыханием моё тело, стараясь не задеть старый шрам-царапину на коже – напоминание о твоей беспечности. Наверное, это могло бы показаться странным: ты только что с улицы и всё еще дрожишь от холода. Ничего. Я знаю, как помочь. Едва заметно всхлипываю и тут же замолкаю, слыша твой смех. Пальцы покрыты мозолями, и каждое их прикосновение вызывает волну вибрации, находит свой отзвук во мне.
Когда-то, когда ты впервые взял меня, долго качал на руках, не решаясь на большее. Тогда мы были едва знакомы, но казалось, что между нами всегда существовала некая нить. Эта ниточка тянулась черными узорами, скрипичными ключами и встречными диезами через всю нашу историю. Я помню, с каким трепетом ощущала твои первые неопытные щипки, с нетерпением ждала касания ребра ладони на своей трепещущей груди, как раз там, где крепче всего натянуты струны.
Каждый раз - разный ритм, громкие или тихие крики – сперва твой голос, затем моя кода. Так случалось раз за разом. Были взлеты, хотелось продолжать петь, несмотря ни на что; иногда были и сбои. Ты в отчаянье отталкивал меня, зажимал уши, словно своими словами я причиняла невыносимую боль, а по тускло освещенной комнате летели белые хлопья нотной тетради. Ты всегда любил играть мной в полумраке…
Я вспоминаю это раз за разом. А ты всё гладишь и гладишь израненную кожу. Мое тело – несовершенный идеал. Плавные изгибы перетекают в острый обломок, я вся испещрена мелкими царапинами. Кажется, еще немного – и просто тресну, не выдержав очередного фортиссимо. Ты молчишь, но я-то уж знаю, как дорога тебе. Поэтому, будь покоен, я выдержу.
Вокруг практически ничего не видно. Я даже не могу описать твоего лица. Только пальцы. Я чувствую их каждой клеточкой своего тела. Длинные, ловкие, они снова исполняют на мне «Блюз ночного причала». Сидя на твоих коленях, я расслабленно приваливаюсь к тонкой оболочке, разделяющей меня и звонко бьющееся сердце. Чуть морщусь, когда ты задеваешь особо чувствительную струну, и понимаю, что твоя левая рука перемещается с макушки, где лежала ранее, на спину, легко поглаживая в успокоительном жесте.
Мелодия затихает, приобретает истинно ночной оттенок. Еще несколько тактов, и последний аккорд моего стона огласит комнату. Ты не скрываешь своего счастья, а я просто не имею права сдерживать своё. Делаешь последний рывок! Ну же! Под твоими руками плавится моя жизнь, переливаются ручейки, горит золотая зоря, так быстрее же! Не останавливайся, прошу!
Крещендо! Внезапная пауза, и… звучит прощальный ми мажор.
***
В комнате, освещенной единственной тусклой лампой, тяжело дышит человек. На его лице выражение безграничного счастья, а руки всё еще легко сжимают струны старенькой бандуры – его верного, любимого средства от холода – физического и душевного.
Воздух еще дрожит от музыки, точно так же сейчас дрожал бы его голос. Но человек молчит. Просто боится испортить волшебство момента. Чувства смешиваются в один горячий коктейль, уже быстро заполняющий сосуды, и – Как странно! – все они держатся на медных привязях поверх деревянного грифа.
Он – человек. Ему это не чуждо. Он способен любить.
Только вот кто сказал, что, чтобы любить, обязательно быть живым?..
СонТы открываешь глаза и хмуро смотришь в потолок. Тот едва виден из-за плотной дымки, и если прищуриться, кажется, что наверху не аккуратные мягкие плитки, а голая бетонная поверхность. Сморгнув, ты пытаешься подняться. Пустое занятие. Тело налито усталостью, будто ты проспал целую вечность. Оно отказывается подчиняться приказам мозга, усиленно отрицает каждое твое вразумление. Дымка так и не рассеивается, а в совокупности с бунтом собственного тела, это совсем не кажется странным, скорее уж закономерным.
Ты делаешь еще один резкий рывок, и на этот раз подняться получается. Забавно, почему-то думаешь ты и на ватных ногах выходишь из комнаты. Туда, где тихо переговариваются родители. До полупьяного сознания явственно доходят слова «сон», «спать», «долго» и «конец». Сейчас тебя это совершенно не волнует. Только возникает некое чувство предвкушения. Ты уже знаешь, что говорят о тебе. Мало того, волнуются, мыслят тоже лишь о тебе.
Еще несколько часов ты упорно стараешься заниматься своими повседневными делами: что-то читаешь, пьешь плохой чай, неудачно шутишь. Всё равно так, как случалось несколько лет до этого: то же расписание и однообразие действий, будто кто-то окончательно исключил возможность выбора из твоего меню. А потом всё меняется. Ты снова открываешь глаза и понимаешь, что в очередной раз смотришь на потолок. Этот отличается от предыдущего хотя бы смутными очертаниями каких-то узоров. Пространство вокруг пропитано сонной дымкой, а ты, как и прежде, с трудом поднимаешься и идешь в комнату. Что-то изменилось. Ты не сразу понимаешь, что именно, а когда осознание таки приходит, удивленно останавливаешься в дверях материнской комнаты. Ты находишься в родном доме. Там, где, сидя за старым круглым столом, что-то готовит мама. На столе выцвевшая оранжевая скатерть, оставшаяся еще со времен прабабушки. Если присмотреться, ты наверняка сможешь найти те же царапинки, те же мелкие дырочки – следы неумолимости времени. Но ты не жаждешь погрузиться в былое. Просто стоишь в дверном проеме и пытаешься понять, как за считанные секунды смог переместиться сюда, не волнуются ли за тебя, ведь исчезновение наверняка не могло остаться незамеченным.
Мама заносит нож над буханкой хлеба, но в последний миг останавливает руку, взволнованно поднимает голову.
- Уже проснулся? Садись кушать.
Ты послушно садишься рядом. Дальнейший разговор ты помнишь смутно. Вроде бы, ты всё же задал нужные вопросы, только вот ответы… Над ними стоило бы поразмыслить немного дольше эфемерных секунд во сне.
Мама говорит, что ты вернулся домой, едва держась на ногах. Что-то смутно говорил, кое-как содрал легкую куртку. И заснул. Заснул на несколько недель. В её голосе отчетливо слышится какая-то безысходность. Это пугает. Происходящее всё еще наполнено дымкой, поэтому рассуждать трезво не выходит, однако ты уже ощущаешь тяжелый балласт, враз навалившийся тебе на плечи: невыразимая тоска, смешанная с непреодолимым желанием спать и мелкой дрожью в руках.
Следующий эпизод ты еще не раз постараешься воспроизвести. Уж больно забавно смотрится в твоей голове переполненная нищими и бродягами станция метро. Кажется, она исполняет функцию некого бункера. Ты пробираешься сквозь толку, рядом с тобой идет мама. Вы вместе. Ты – всё еще ощущающий усталость, и она – человек, которому ты безраздельно и безоговорочно доверяешь. Кто-то что-то спрашивает, старается что-то продать. Ты охотно поддерживаешь разговор, а за твоей спиной невообразимым образом появляется старый инструмент. У этой бандуры поцарапана дека, гриф выглядит не таким, какой ты привык видеть в музыкальной школе, а из струн осталась всего одна. Ты уже не можешь вспомнить её точного расположения, но отчетливо улавливаешь шероховатость. А еще она располагается в самом сердце деревянной панели. Наверное, это струна «до», решаешь ты. «До» первой октавы. От присутствия материи и близости родного инструмента на душе становится легче, рассасывается слой пыльных бродяг и впереди внезапно возникает снежная улица.
Мама что-то рассказывает, держа тебя под руку. Ты понимаешь, что дорога очень скользкая – не пройти и метра без падения. На этот раз слова «болен», «лечение» и «сон» вовсе не доходят до разума – всё внимание сосредоточено на попытках устоять на ногах.
Всё меркнет также внезапно, как меняется очередной кадр кинофильма. В который раз открыв глаза, ты снова смотришь в опостылевший потолок. Черт, проносится в голове. На этот раз ты просыпаешься там же, где и впервые. Это квартира бабушки. Ты уже улавливаешь посторонние звуки с кухни. Движения всё также остаются для тебя неловкими и какими-то слишком натянуто-тяжелыми. Наверное, со сна, решаешь ты.
Когда ты входишь в кухню, на миг становится тихо. И эта тишина бьет наотмашь, впервые за все то время, что ты ходишь в состоянии бодрой сомнамбулы, становится действительно не по себе. Ты отчетливо помнишь, что, покидая это место, волосы дяди были слишком коротки. Теперь же они вились, спадая на его шею, и наверняка щекотали ключицы. Но это невозможно! Не прошло ведь и одного дня!
Ты понимаешь, что что-то случилось со временем. Даже если ты заснул, прошло максимум два часа. Неужели дядины волосы обладают настолько быстрым ростом? Подняв голову, ты успеваешь заметить мелькнувшую жалость в глазах окружающих.
- Ты спал два месяца, – единственное, что доходит до тебя.
Два месяца. Фрагменты становятся на свои места. Тебе что-то говорят про специализированную больницу, где пахнет сыростью и отчего-то яичными белками. Мама что-то говорит про операцию, про яркие венозные сети, про их ликвидацию. Ты не понимаешь ровным счетом ничего. Да и не важно это, ведь нереальность плывет перед глазами, и ты уже знаешь, что проснувшись в следующий раз, обнаружишь себя лежащим на сеточной кровати в какой-нибудь холодной, промозглой палате. В той самой спец клинике, где действуют свои психоделические законы, вполне вписывающиеся в атмосферу общего уныния. Люди здесь живут в больших холодильных камерах. Здоровым выдают сырые яйца, поэтому, думаешь ты, тут и пахнет яичным белком. Но это позволено только здоровым, ну, или тем, кто уже на пути становления таковым. У тебя в холодильнике пусто. Ты знаешь, что скоро умрешь.
***
- А как же уроки? Ты еще долго собираешься дрыхнуть? – доносится сквозь очередную сонную пелену.
Ты нехотя открываешь глаза и вполне четко видишь аккуратные мягкие плитки на потолке, их ненавязчивые узоры. Ты всё еще не можешь избавиться от мерзкого послевкусия во рту – от съеденного на обед яйца; и в голове – от слишком живого, хоть и бессмысленного сна.
- Вставай, давай!
Бабушка разворачивается и выходит из комнаты, оставляя тебя справляться с нагромождением пледа. Ты легко поднимаешься, сонно озираясь по сторонам. Смутно припоминается, что до своеобразного «тихого часа» настроение было отвратительным. Хотелось забиться в угол и просто отключиться – от реальности, от суеты, от всего мира. Теперь же тебе легко. На губах расцветает полуулыбка: приснится же такое – а где-то внутри размеренно бьется вой облегчения – ты не болен, всё в порядке, нет никакой больницы с сырыми стенами.
Спать ни капли не хочется.
Это был всего лишь вздор расстроенного сознания.
Ты широко улыбаешься и шагаешь вперед, чтобы очутиться в холодильной камере с сырыми яйцами на полках.